Натан Дубовицкий - Околоноля [gangsta fiction]
— Забыл что ли секрет чёрной книги?
— Не забыл. В чёрной книге написано только четыре слова: «золото делается из свинца».
— Помнишь. Правильно помнишь, — похвалил Чиф. — А из чего же ты собрался деньги делать, если стрелять не хочешь?
— Полгода уже без стрельбы зарабатываю, — прошептал Егор.
— Э, нет, брат. Зарабатываешь, потому что другие за тебя стреляют. Я, например.
— Намекаешь, что я тебе должен? — посмотрел вызывающе на Чифа Егор.
— Дурак ты, брат. Иди, приём окончен; про кино твоё и про Плаксу что могу узнаю. Хотя не понимаю, зачем тебе. Дай недели две. Позвоню. Будь на связи.
30
Прошло два дня. «Человеки бывают двух сортов — юзеры и лузеры, — думал Егор. — Юзеры пользуются, лузеры ползают. Юзеров мало, лузеров навалом. Лузер ли я позорный или царственный юзер? Убили Плаксу, или убивают, держат в плену, или с её согласия смастерили из неё шлюху — какая мне разница! А может быть, она в полном порядке, и это просто современный модный фильм, спецэффекты и чудный актёрский дар? Скорее всего так! Зачем копаться? Так, так ведь скорее всего. Дураком же я покажусь, когда, запыхавшись и запылившись от долгой разведки и погони, явлюсь спасать, а она встретит меня, лёжа на очередном упругом, как новый бумажник, любовнике, цела-невредима, обжигаясь пожираемой на двоих жареной фуагрой, надсмехаясь над моей заботой и жалостию и обзывая меня дураком.
Но если ей и впрямь плохо? За что же уважать себя? За то, что — не хлопочешь о тех, кто не оценит твоих хлопот; не любишь тех, кто не любит тебя; за то, что не унижаешься перед бабой, унижавшей тебя столько раз, презирающей тебя простодушно и беззлобно, не бросишься за ней в огонь, пройдёшь мимо как чужой, пусть другие бросаются, кому она — не чужая. Или за: великодушие, благородство, чёткий расчёт за те часы обмана, которые были лучше любой самой чистой любви и самой честной верности; признание себе самому в любви к ней необъятной, неотступной и от неразделённости полной до краёв жизни, до начала и до скончания века; шествие в огонь — и не столько за Плаксой, сколько за своей любовью к ней, за собой, уже давно не отличимым от этой любви и погибающим вместе с ней и зовущим на помощь… — Егор повернулся на другой бок и задумался дальше. — А вот так повернёшься и увидишь — вздор, вздор! А вдруг и того хуже — западня, расставленные хитро силки, капканы и засады.
На что мне эта Плакса? Ну, найду я её, обидчиков её выпасу, и что я с ними сделаю? Буду читать им нравоучительные басни С.Михалкова? Главу тринадцатую первого послания коринфянам? Ведь не подействует. Прощу их? И её? Зачем же искать? Простить можно и заочно, для этого не нужно разбираться, расследовать, кланяться Чифу, напрягаться. А не простить, так что? Застрелить — не более того, но и никак ведь не менее.
А я насчёт этого бросил, завязал, зашился. Столько думал, столько готовился, трудно так привыкал. Жизнь без смерти живущая, начало же получаться. Не убий, не убий. Ты не убий, я не убий, ты меня не убий, а я тебя. Такое великое дело из-за этой, строго говоря, твари… Великое дело, может, с меня — начнётся, а может, пропадёт из-за этой, строго говоря, бляди… Дело, правда, пропащее, да хоть бы даже я один от смерти отрекусь, какая для жизни экономия. Я же в год человек по десять убираю. Правда, таких, которые, если жить будут, сами каждый по пятнадцать в год грохнут. Ну так это не ко мне, это выше, там рассудят.
Нет, нельзя мне убивать, нельзя, и было б из-за кого, из-за суки этой; пришли, помню, в гости к Чачаве, ныне покойному, а она на глазах у всех с ним всё переглядывалась и плясала потом непечатным способом; а я злюсь, а она и рада, и злит меня больше; а потом он вроде ушёл, и она как бы вышла, и нет их, и нет; а мне сказали „иди, они наверху“, а они там в туалете типа, оба сразу, дверь я одним ударом выбил, а они там… И ради неё мстить? Грех на душу брать? Ни за что! Уехать надо, отдохнуть, — Егор набрал номер знакомого турагента. — Артур, это Егор. Завтра в Норвегию хочу, в Берген, в тот же отель, что тогда. Тот же номер, да, с видом на фьорд. И лодку. Дней на десять. Ту же лодку. И рыбалку. Чтоб ту же треску… да нет, не буквально, конечно, мы ж её тогда съели, как была, сырую, под аквавиту. Нет, не послезавтра, а завтра; бегом, Артурушка, постарайся, очень надо мне, пора мне, право… — Егор лёг на спину и принялся спать; зазвонил телефон. — Артур? Алло, это ты? — спросил недопроснувшийся Егор. — Алло, что? Кто это? Чиф? А, Чиф, привет, Чиф». «Слушай меня, Егор, — говорил Чиф твёрдым голосом. — Ты что, спишь?» «Уже нет, — отвечал Егор. — Ты же говорил, недели две тебе нужно…» «Всё оказалось проще и хуже, чем я думал, — прервал Чиф. — Слушай меня, Егор. Первое: лучше в это дело не лезь. Второе: если решишь всё-таки лезть, то приходи завтра в семь вечера ровно в ресторан „Алмазный“; туда придёт человек, который даст нужную тебе информацию; человек этот из госбезопасности, туфту не подсунет; ты ему ничего не должен, я всё улажу сам. Третье: лучше в это дело не лезь». «А как я узнаю?..» «Тебя узнают; твоя задача явиться вовремя и сесть за столик. Приходи один. И оденься поприличнее, а то ходишь как… сам знаешь кто. Пока», — попрощался Игорь Фёдорович. «Подожди, — окликнул Егор. — Игорь, что я могу, чем я… Как… В общем, я твой должник». «Пока», — повторно попрощался Чиф.
31
Егор явился в «Алмазный» ровно в семь. Только присел, не успел даже рассмотреть каких-то очень широко, но не вполне определённо известных по пухлым лоснящимся журналам персонажей, хрустящих за соседним столиком айсбергами и латуками, как прямо на него покатилась от входных дверей инвалидная коляска, гружёная завёрнутым в плед цветов родного триколора очень худым, долголицым, долгоносым и долгоруким человеком лет тридцати пяти. Он совсем не двигался, удивлённые чёрные глаза его не мигали, сложением походил на высохшее кривое дерево саксаул.
Коляска резко затормозила возле Егора, толкавшая и остановившая её прекрасная дама сказала:
— Здравствуй, Егор. Я капитан Вархола.
Она была одета в сногсшибательный мундир офицера погранслужбы, очень идущий ей, сшитый не иначе как на заказ и, судя по неповторимому изяществу силуэта и характерным стежкам безукоризненных швов, — заказанном как минимум у Ива Сен-Лорана, как минимум. Погоны шикарные, звёзды явно ювелирной работы, неброские, но дорогие, платина, не какой-то там военторг, не золото даже, точно, платина. Силовики вообще приоделись невидимой рукой рынка, в условиях демократии похорошели на диво и даже явили недурной вкус. Блистательная амазонка без приглашения уселась на придвинутый официантом стул, повернула инвалида восковым фасадом нежилого тела к себе и стала светить Егору прямо в лицо, как на допросе, слепящей и горячей своей красотой. Это была Сара. Он поверить не мог, щурился, салфеткой тёр мокрый лоб и всё же видел и понимал — это Сара.
— Ты Вархола? Ты капитан госбезопасности? Чушь какая! Сара, прекрати, пошли ко мне, займёмся друг другом, как всегда, я сейчас Чифу позвоню, мне не до шуток. А это ещё что за покойник-передвижник? Так ты всё это время врала мне, сука же ты. Шпионила для Чифа, или для фирмы своей, — Егор строчил бы и строчил без остановки, но Сара прервала его.
— Это не покойник. Это муж. Абдалла. Он теперь гражданин России и даже её герой. Приехал из Йемена, воевал против нас на Юге. Я взяла его в плен, перевербовала. Мы поженились. Он стал воевать на нашей стороне. Был ранен, очень сильно ранен. Теперь он такой. Ничего не чувствует, не говорит, не слышит, не видит. Только плачет иногда. Мне его сегодня не с кем оставить, вот взяла с собой. Он не помешает. Дайте мне соку что ли ананасового, что стоите, не спросите ничего. Меню не надо. Я не Сара. Я действительно капитан госбезопасности Яна Николаевна Вархола. Абдалла стал католиком. Не православным, потому что я католичка. Что скривился? Не понимаю, почему вы, русские, христианский народ, к католикам относитесь как к чужим, а к мусульманам как к непутёвым родственникам?
— Да не кривлюсь. Это я так удивляюсь.
— Мой прадед белочехом был, а потом в чк служил.
— Красночехом, — ввернул Егор.
— Так наша фамилия и вписалась — чк, нквд, мгб, кгб, фск, фсб… Я за тобой не шпионила, ну так, разве самую малость. Я просто Игоря попросила парня мне найти, ты под описание подошёл. Мне с тобой, правда, хорошо. А Игоря знаю давно, мой отец был его куратором ещё когда он в издательстве работал. Он дома у нас бывал, конфеты мне таскал. Невкусные. Отец до сих пор его крыша. Генерал Вархола. Слышал? Ну и я им помогаю иногда.
— Для капитана гб слишком молода и слишком разговорчива, — сказал Егор, которого начинала бесить его собственная растерянность. Он не понимал, чему здесь верить, чему нет, и от непонимания злился.
— Я хороший офицер, Егор. У меня три боевых креста. Так что звание не из-за папы. Сама заработала. А насчёт разговорчивости — не обольщайся, ты не получил никакой информации, только ничего не стоящие данные справочного характера. Ты же знаешь, на свете столько увлекательных вещей, не имеющих ни малейшего значения. Девяносто девять и девять в периоде процентов получаемых нами сведений — шелуха, шлак, пустышка, — её муж разревелся было, пустив слюни, но Яна быстро утёрла его рот салфеткой и заткнула извлечённой из притороченной к тачке сумки гигантской пустышкой. Абдалла успокоился, почмокал соской и опять затих, словно камень, как бы помер.
